В Берлине умер художник Дмитрий Врубель, автор граффити с поцелуем Брежнева и Хонеккера.
В субботу провожали в последний путь Дмитрия Врубеля. Пожалуй, самого известного в мире художника русского Берлина. Его граффити – знаменитый «Братский поцелуй» в берлинском районе Фридрихсхайн – аккумулирует неоднозначно переживаемое настроение целой эпохи. Минувшей – и настоящей.
Наиболее большой и известный из сохранившихся участков Берлинской стены 28 сентября 1990 года стал самой большой выставкой под открытым небом в мире и постоянной художественной галереей, East Side Gallery, благодаря присутствию там врубелевского граффити. Я побывал там недавно – и на Mühlenstraße заново пережил и тоску пространства, несопоставимый с личными возможностями масштаб стены, – и тот опыт творческого преодоления этой тоски, который запечатлен на стене в виде серии художественных высказываний разного свойства и качества.
Чувство глубокого удовлетворения
Два главных персонажа этой картины – политические лидеры СССР и ГДР Леонид Брежнев и Эрих Хонеккер – остались в искусстве именно благодаря придумке Врубеля. Причем Брежнев, выходит, уже сильно после своей смерти. Другие их художественные воплощения и менее известны, и гораздо слабее. Я хуже знаком с этой хонеккерианой, а брежневиана, созданная в разных видах искусства и мастерами советского официоза вроде живописца Налбандяна или актера Матвеева, и в постсоветские времена, – дюжинна и скучновата.
Нужно было смазать границу искусства и найти остроумный выход в актуальное художественное пространство, чтобы не помышлявший о такой славе Брежнев вкупе со своим политическим партнером оказался увековечен.
Да и берлинские власти не сразу же поняли, в чем тут фишка, и где воспроизводящий многим известную фотографию вроде как незамысловатый рисунок со странной надписью становится уникальным экстрактом бытийных смыслов.
Напомню. Обычно считают, что фотография, ставшая основой врубелевского граффити, была сделана 7 октября 1979 года в Восточном Берлине. Тогда дряхлеющий Брежнев посетил марионеточную ГДР и поприветствовал ее руководителя Эриха Хонеккера в свойственной для него панибратской манере «большого брата»: поцелуем «тройной брежнев».
Автором фотографии называли фотожурналиста Барбару Клемм из Frankfurter Allgemeine. Сама Клемм на свою долю славы вроде как не претендует. В интервью она как-то рассказала, что фотография с крупным планом, по которой написано граффити, сделана ее коллегой из Франции Режи Боссю. «Мой «Поцелуй» запечатлел ровно тот же самый момент, но на моем снимке вы видите не только Брежнева и Хонеккера, но и выстроившихся в линию политиков, наблюдающих за своими руководителями. Режи стоял позади меня, и у него был телеобъектив, который хорош как раз для крупных планов… Меня никогда не интересовали лица, вырванные из среды, из окружающего пространства. Мне необходимо показать то, что происходит вокруг. И поэтому я сняла не только сам поцелуй, но и выразительные взгляды дипломатов на заднем плане».
Итак, Боссю и есть создатель первоосновы сюжета. Он однажды поймал момент. Но ни в 70‑е годы, ни в 80‑е годы это изображение на фотографии, опубликованное в прессе, не получило большого значения. Нужно было, чтобы сошлись все звезды. Чтобы время и место, сюжет и интуиция художника соединись воедино, дав максимально яркий эффект.
Фатальный поцелуй
Берлинская стена пала, сама граница между Восточной и Западной Германиями была упразднена. Десятки художников из разных стран в 1990‑м году разрисовывали стену. Среди мастеров неожиданно для самого себя оказался и Дмитрий Врубель. По старому фотоснимку Боссю Врубель нарисовал общедоступное граффити на стене. Сопроводив его надписью: «Господи! Помоги мне выжить среди этой смертной любви». По-немецки это звучит, возможно, точнее: «Mein Gott, hilf mir, diese tödliche Liebe zu überleben».
Работа Дмитрия Врубеля стала, как говорят, символом перемен, которые привели к крушению биполярного мира, падению Берлинской стены и объединению Германии. Сам по себе поцелуй на восточной стороне стены вроде как ни о чем таком не говорил. Но обнимающиеся вожди вкупе с молитвенным возгласом автора граффити дали человеческую трактовку самой значительной в жизни поколения исторической пертурбации.
Далеко не всегда сколько-то тщательно объясняют средствами рассудка, как можно было воспринять это изображение и надпись. Я же предложил бы прочесть их так.
Беззаветный мужской поцелуй выражает в нашем случае непреодолимую, фатальную детерминанту бытия. Двух стариков объединяет чувство глубокого и взаимного удовлетворения. «Любовь» (сиречь идейное родство) престарелых вождей должна была быть понята в этом контексте как нечто роковое, как патология социального свойства, как знак их нерушимой связи и непобедимой власти. Знак, принуждающий и обязывающий нас всех смириться перед силой этого идеологического, политического фатума. «Мы живем, зажатые железной клятвой», написал когда-то советский поэт. Эта клятва на граффити претворилась в идейно-оргиастический акт.
А надпись и совершенно невероятная ситуация, когда такое бесцензурное изображение оказалось можно сделать в бывшем Восточном Берлине, в сумме означали освобождение из-под власти стариков-маньяков, с их беспощадными спецслужбами, послушными армиями и замшелым идеологическим конвойным обеспечением.
Берлинское граффити Врубеля – это острокритический рефлекс на тоталитарный замес эпохи. Это искусство, не приемлющее красивость и склонное к экспрессионистскому гротеску. «Одно из свойств современного искусства, – говорил впоследствии сам художник, – критичность. Есть искусство классическое и салонное, которое описывает либо какие-то формы красоты, либо работает с какими-то образцами и старается им подражать, а есть современное искусство, у которого много разных функций. Но одна из присущих ему функций – это критика. Не только художественная критика, а критика политическая и социальная. Отсутствие этого элемента – это лишение яиц актуального искусства».
Проще сказать, граффити Врубеля – это праздник освобождения, лично пережитый как событие в жизни и художником, и его тогдашней аудиторией. Освобождения от привычного страха, про который художник в интервью заметил: «У меня мама родилась в ссылке в Тюмени. Я никогда не видел дедушку, потому что его убили в 1937 году. Другой мой дедушка работал в системе ГУЛага и в НКВД. Я с детства воспитан в том духе, что надо просто тупо всего бояться…»
Транзит: Москва – Берлин
Яркая жизнь Врубеля колоритна, а творческие поиски отличались разнообразием, но перед нами, пожалуй, тот случай, когда мастер останется в истории искусства (и не только искусства) прежде всего автором одной главной работы, созданной, кстати, как часто считают, почти случайно.
В заметке «Переселенческого вестника» о смерти Врубеля уже упоминалось, что в период создания граффити 30-летний художник маялся от любовной мороки, разрываясь между двумя женщинами. В автобиографии 1993 года он написал про это чуть иначе: «На „берлинской стене“ я создал картину о любви к девушке из Ленинграда»… Ну что же, у настоящего художника социальные эмоции вполне органично оказываются завязаны и на интимный опыт.
«Большинство моих картин посвящено одной теме: „русские люди“, – признался он. – Я очень люблю их и очень боюсь их. То же самое относится и ко мне: я могу быть добрым и сердечным, но также могу быть злым и жестоким. Люди, которых я изображаю, – и палачи, и мученики одновременно. Я не знаю, кто из них убивал, кто был жертвой… Я часть российской истории, а эта история – часть меня». Но именно картиной-граффити «Братский поцелуй» он вышел в пространство глобальных смыслов, за пределы «русской темы», которая довлела в принципе его сознанию и творческим импульсам.
В Москве я знавал первую жену Дмитрия Врубеля, Светлану, и их детей. У нас даже был одно время общий образовательный проект, Институт истории культур, где я подвизался ректором. Но связанная с ним благородная и прекраснодушная культурологическая утопия не выжила в северном мегаполисе. Ее придушили чиновники, а потом к ней остыли и мои партнеры. Ну а Дмитрий Врубель, сначала прожив в Москве полвека, 12 лет назад перебрался в Берлин.
В этом дрейфе с самого начала Врубель предлагал видеть не чисто бытовые, житейские причины, но такую перемену столиц, которая связана с работой истории. Хотя не только ему, конечно, приходила в голову мысль, что Москва в последние десятилетия художественно, культурно слабеет, фатально теряет в духовном качестве, пусть и может радовать комфортом и удобствами, – а Берлин, напротив становится культурной метрополией, очагом вдохновений не только Европы, но и человеческой цивилизации в целом. «Я хотел бы жить в Москве так, как я живу в Берлине. Берлин – это идеальная Москва. Но при нынешней власти в России очень сложно заниматься политическим искусством. А искусство вне политического контекста мне неинтересно», – комментировал художник.
В 2009 году остатки Берлинской стены подверглись реставрации. Граффити 90‑х, исписанное вандалами, власти сначала стерли, укрепили бетон стены, выкрасили ее в белый цвет и… предложили Врубелю восстановить картину. Говорят, что многие художники не хотели воспроизводить свои работы заново, не без оснований «опасаясь, что галерея превратится в подобие диснейленда для туристов». Однако Дмитрий Врубель прибыл в Берлин и воссоздал за пару недель «Братский поцелуй». Объяснял он это стремлением к «интеграции Берлина посредством культурной интервенции»: «Там, где стоит East Side Gallery, раньше был пустырь. После того, как художники разрисовали стену, Берлин в этом месте начал срастаться. Сейчас это модный район».
Конечно, острое переживание темы сегодня ушло. Но граффити за эти десятилетия стало элементом городской среды. Для Берлина работа Врубеля превратилась в одну из главных визитных карточек и остается, возможно, нетривиальным посланием.
На фоне врубелевского граффити целуются влюбленные парочки, рифмуя свои чувства со знаменитым изображением. Не сегодня-завтра кто-то и вовсе решит, что художник просто-напросто запечатлел двух ветеранов «нетрадиционных», как говорят, отношений. (Надо сказать, что и прежде эта вольная ассоциация слегка развлекала публику, но все-таки корректировалась трезвой исторической достоверностью). В старом послании тающие исторические воспоминания сначала дополняются, а потом и сменяются актуальными акцентами оригинального свойства. Тем более, что в России советское снова в моде. Как говорил Врубель, «я вижу, что и новая власть идет по тому же пути, я сразу угадываю, что будет. Потому что оно все уже было. …Россия живет не в будущем, а в прошлом и надо постоянно смотреть назад».
В планах Врубеля было создание Музея события, который призван был представлять и осмыслять важные новости средствами искусства. И он даже надеялся дожить до новых радикальных перемен в России, когда художественному освоению в Москве неизбежно подвергнется нынешнее пространство власти, как это случилось со стеной в Берлине: «Самая первая большая выставка современного русского искусства должна быть на Лубянке, как в зданиях Штази. Лубянка должна стать самым большим арт-сквотом в мире».
Случись такое, невозможно угадать, что изобразит там какой-нибудь новый гений. И далеко не факт, что это будет поцелуй.
